… И вот понял, наконец, Иванушка, что заблудился. На небе звездочки рыбками выплыли. Лес тенями адскими заполнился.

Горлышко его болело, кричать он больше не мог, и лишь тихо сипел-постанывал:

— Але-о-нушка.

Бесполезно все. Заблудился.

— Ай, бедный я, бедный. Совсем один в лесу заплутал. И никого-то вокруг. Только волки серые да медведи бурые. А Аленка с ума сходит, бегает, все ножки свои стерла, ищет меня по всему лесу. А лес-то огромный, дремучий, страшный. Шалить здесь не моги. А я-то, вот, нашалил, убежал от сестрицы. Взрослым себя почувствовал.

Разрыдался Ванечка. И было ему не столько себя, дурака, жалко, сколько сестрицу, бедняжечку.

Он то, что. Что с ним станется...

А ведь и действительно. Вытер Ваня слезы- сопельки на лице своем конопатом. Что ж я плачу- то будто маленький. Что ж я девчонка, что ли сарафанная? Да и не маленький вовсе — седьмой год уж, скоро в школу.

Сжал Иван ручку корзинную, да поднялся на ноги крепкие.

Тут вдруг сзади что-то скрипнуло, и сел Ванюша обратно — на попицу.

Обернулся он медленно и испустил дух облегчения.

Стояла позади него избушка на птичьих ножищах. Посветлело на сердце у Ванечки — значит не так и далеко он от деревни-то. Улыбнувшись, поднялся он снова с пня и подошел к избушке — стал ее разглядывать.

Избушка была как избушка, только больно уж мрачная. Да вот еще снизу конечности. Ну, да ничего — какой-никакой, а все ночлег.

Постучал Ванюшка в дверь булыжником. В избушке что-то зашуршало, забормотало, задвигалось. Стукнули засовы тяжелые, отворились двери дубовые и появилась на пороге старуха страшенная. Рожа вся струпьями изгажена, да язвами изъедена, вместо носа мошна бородавчатая. Сзади горб, к небесам устремляется.

Стоит на костыль опирается. Глаз зеленый прищурила, вторым гостя разглядывает.

Заговорил Ванюша, сглотнув ком в горле:

— Здравствуй, бабушка, уж пусти ты меня переночевать, потеряшечку.

— Хе-хе!- прохрипела баба-Яга, а затем продолжала, прокашлявшись. — Ой, ты бедненький! Ой, ты маленький! Да как же ты это один, посредине леса- то? Заходи же скорее, обогрейся. Накормлю тебя кашкой, напою тебя бражкой… хотя бражки тебе, пожалуй, раненько… водичкой студененькой. Ах ты, ах ты, устал, замаялся. Заходи же, переночуй у бабушки.

Поклонился Ваня с благодарностью. Вошел в избу, сел на лавку — оглядывается. По стенам черным копотным все травы да травы развешаны. На столе большом посередь комнаты котлы паром пыхают. В углу печь полыхает, жаром в мор клонит. А на печи черный кот яйца лижет да желтым глазом зыркает.

Нагрела Яга водицы в шаечке, умыла Ванечку и говорит:

— Скоро ужин подоспеет. Только вот огонь в печи не горит совсем. Помоги уж бабушке. Садись-ка ты на лопату хлебную, я тебя поближе подвину, ты пламя и раздуешь.

Смекнул Иван, что баба-Яга его обмануть пытается, из него родимого жаркое сделать вздумала, да и придумал хитрость недетскую. Сел он на лопату, Яга его в печь задвигает, а он ручонки- ножки в стороны вытянул, не пролазит в горнило.

— Не правильно ты как-то, Ивашка, на лопате сидишь, — заворчала баба-Яга.

— Так ведь мал я еще, бабушка, — отвечает ей Ванюша. — Откуда ж мне знать как на лопате сидят.

— Да? — прищурила Яга глаз хитрющий. — Ну-ка, дай посмотрю.

Схватила она нож огромный отточенный и давай им размахивать. Отрубила Иванушке ручки-ножки, да и задвинула лопату в печь.

Загорелось тельце, заподпрыгивало. Стало корочкой покрываться, да ароматом по избушке распространяться. Орет, вылезти из печи пытается. Да куда уж там. Покидала баба-Яга следом и ручки да ножки, прикрыла решеткой, а сама приговаривает-посмеивается:

— Маленький, говоришь… а взрослых обманывать уже научился...

А теперь, дети, спокойной ночи. И помните: Кто взрослых не слушает, того черти скушают.